Глубокая трещина бежала вдоль стены, изгибаясь подобно змейке и исчезая под самым потолком. Бетон под кончиками пальцев был холодный и шершавый, но Милдред не отдёргивала руку - ей нравилось чувствовать. Чувствовать стены, вдыхать запах дождливой сырости, едва заметно улыбаться мурашкам, что бегут по спине от подувшего вдруг сквозняка. Старое здание, бывшее некогда городской мэрией, хранило неисчислимое количество секретов - под каждым скрипучим порогом, под шаткой лестницей в подвал, которой никто уже не пользовался, - хранило бережно, как ворчливый старик, отгоняющих неразумных детей от своего увядающего сада. И пускай изгнанники старались как могли, делая дом уютней и чище, Милдред видела, как старик угрюмо качает головой, кутаясь в линялый плащ. Ему не нравилась суета.
Они с ним на пару любили раннее утро, когда многие ещё спали в своих комнатах, и можно было просто наслаждаться тишиной пустынных коридоров. До жилого корпуса почти не доносился шум из бывшей библиотеки, где в импровизированной кухне готовили завтрак женщины - такие, как Луиза.
Луиза была доброй. Милдред нравились её смоляные кудри и морщинки на смуглом лице, когда та улыбалась. Только вот улыбка у женщины была грустной. Она жила в их маленькой комнатке одна, пока не появилась Милдред. Луиза была среди тех, кто заразился в самом начале - среди кочевников, что бродили по округе ещё до прихода в Колорадо-Спрингс. Она любила рассказывать о своей прошлой жизни, о муже и маленьком сыне, что остались в Третьем районе. Проведя здесь всего несколько ночей, девушка знала уже всю её историю, потому что они любили «болтать» перед сном: Луиза тихим голосом лепетала что-то про свадьбу и красивое платье, а Милдс молчала, глядя в потолок, и тщетно пыталась согреться под тонким шерстяным одеялом. Потом женщина замолкала, отворачиваясь лицом к стене, и Милдред, засыпая, слышала, как та тихонько плачет. У каждого здесь, в Колорадо-Спрингс, была своя история, которую рано или поздно хотелось вывалить на кого-нибудь ещё.
Свою девушка пока что держала при себе, лелея воспоминания о доме, словно грудного младенца, и покрепче прижимая к себе, - а вдруг возьмут и исчезнут? Кроме них у неё нет ничего. Даже сносной одежды. Синее платье с рваным подолом, в котором она была в канун своего дня рождения, лежало теперь в коробке под кроватью, дожидаясь лучших времён. Оно было ничем иным, как дурной памятью о дне, когда её вышвырнули из Мегаполиса, словно ненужного котёнка. А в просторном Луизином сарафане она выглядела сейчас попросту нелепо - в нём смогли бы поместиться две таких худющих девчонки, как Милдред.
Она совсем мало ела. За общим столом в библиотеке все сидели по двое, по трое или небольшими группами, а она… была вроде как лишней. Не зная, к кому подсесть, о чём заговорить, и не желая выглядеть ещё глупее, чем обычно, Милдред так и не решилась до сих пор присоединиться к остальным. Лишь когда желудок сводило от голода, она шла к Луизе, прямиком на кухню. Пару раз девушка даже порывалась помогать, но повар из неё был никудышный, и после того, как опрокинула кастрюлю с кашей, Луиза с мягкой улыбкой попросила её просто посидеть в уголке. И она сидела, раскачиваясь на стуле, и задумчиво жевала корочку хлеба.
Пока кто-нибудь не окликал её, поручая очередное простенькое дело из раздела «подай-принеси». Мало кто из изгнанников успел запомнить её имя за эти дни, и потому она стала просто Эйновенькой. Иногда это причудливое имя сокращалось до односложного Эй, но Милдред не спорила по этому поводу, она просто выполняла то, о чём её просили. Один раз даже заслужила похвалу за то, что помогла Бруно, пареньку из группы техобеспечения, разобраться с транзисторами, - на что лишь пожала плечами, мол, это было совсем не сложно.
Трещина, по которой она вела рукой, вдруг кончилась, и девушка остановилась, замерев перед ящиком, набитым всевозможным хламом - должно быть, кто-то просто забыл его в коридоре. «Всего лишь объект в пространстве», - улыбнулась Милдред, наклонившись пониже, чтобы разглядеть содержимое ящика, но ничего интересного для себя так и не нашла и, обогнув его, пошла вперёд тихонько, на носочках. За поворотом коридора послышался шум. Шаги. «Лёгкие, - мимолётом отметила она про себя, - женские». Значит, кто-то встал так же рано, но зачем? Вопросы были величайшей страстью Милдред, и она очень не любила оставлять их без ответов, а потому, не долго раздумывая, поддалась на уговоры собственного любопытства и завернула за угол.